Поезд приближается к вокзалу, слева показывается бело-зеленый дом, и пассажиры спешно пробираются к выходу. «Приехали, Минск!» — говорят они, проезжая дом на улице Мясникова. «Дом фото», «дом с самым красивым балконом» — так называют его горожане. Сегодня здание с уникальной историей буквально разрушается: по стенам пошли трещины, во дворе вырубили большинство деревьев, а строительные леса заменили детскую площадку. Жители объединились, чтобы спасти то, что осталось. И рассказали TUT.BY «биографию» дома: здесь во дворе держали поросят и загорали на крыше с видом на Ленина, встречали военные парады и женились на соседках. Давайте узнаем, как жили 76-й и 78-й дом на улице Мясникова.
Дом на улице Мясникова, 76
Дому номер 76 больше двух веков. Известно, что в начале ХХ века здесь было приходское училище, потом женское училище, а после здание передали Минскому еврейскому добровольному обществу, которое решило организовать женскую гимназию. Во дворе тут были свои конюшни. С приходом советской власти дом сделали жилым. Здесь несколько лет жил белорусский писатель Янка Мавр — именно ему принадлежала мансарда с выходом на «самый красивый» балкон. Правда, засаживать цветами его стали только недавно. После войны дом передали Министерству просвещения БССР, еще позже — инязу.
Так дом на улице Мясникова, 76 выглядел сразу после войны
Здесь жили и партийные функционеры, и обычные преподаватели. В конце 80-х в доме затеяли капремонт. Жителей отселили в Степянку, обещали за два года все сделать, но ремонт затянулся на девять лет. Было все: и разворовывание денег, и халтура, и пожар. Последствия, говорят жители, устранять приходится до сих пор.
Но самая главная проблема — между двумя подъездами образовалась трещина. Кто-то говорит, что из-за возведения бизнес-центра по соседству, кто-то — что из-за строительства третьей линии метро. Больше двух лет ее не могут устранить, жители получают одну отписку за другой. И всерьез опасаются, что дом признают аварийным, снесут, несмотря на статус историко-культурной ценности, а их отправят жить в спальные районы.
Дом на улице Мясникова, 78
Жители соседнего, 78-го дома, говорят, что они соседи по несчастью. Их дом построили в 1952 году для работников тонкосуконной фабрики. Архитектором был Владимир Король, который проектировал Главпочтамт, дома по проспекту — от площади Победы до площади Калинина.
В конце 50-х архитектор вспоминал: «В первые годы восстановления и строительства города, когда кварталы состояли только из коробок разрушенных зданий и груд мусора, застройка велась главным образом по периметру кварталов, для того чтобы быстрее вернуть Минску хотя бы внешний облик жилого города».
Начало строительства дома на улице Мясникова, 78
Сроки ремонта кровли и фасада неоднократно срывались. Мы хотим рассказать историю дома через его жителей — их воспоминания и фотоархивы.
— Мы бы хотели, чтобы минчане и гости города увидели не только фасад, но и то, как сегодня выглядит уникальный дом. И чтобы «Дом фото» был не только названием остановки, но и важным местом в городе, — говорят наши герои.
Соседи не запирали квартиры и часто ходили в гости
Людмила Николаевна — самый настоящий старожил. «Я столько живу! — говорит она о себе. — Я еще помню репродукторы, а сейчас общаюсь с подругой по скайпу — вот как все изменилось в нашем мире!»
В дом на Мясникова она въехала в далеком 1948 году, когда успели восстановить только одну его часть — теперь это первый подъезд. Отец Людмилы Николаевны был деканом в Могилевском университете, после войны его перевели в Минск.
Николаю Петровичу на начало войны было уже за 40, но он ушел на фронт. Освобождал в том числе Прагу
— Помню, как мы поднимались по лестнице и мне было страшно, потому что перил еще не было, — рассказывает Людмила Николаевна. — Я родилась в Сиблаге в 1942 году, нас туда эвакуировали. Мама там работала учителем, рядом были лагеря. Моя старшая сестра вспоминала, как они зимой вытаскивали замерзшую морковь. Ей и сегодня кажется, что вкуснее морковки она никогда ничего не пробовала. Помню, в 1949 году, когда я пошла в школу, учительница нам говорила: «Идете по городу — запоминайте руины, где что осталось». Город был разрушен. В нашем доме квартиры считались хорошими, по соседству жили два заместителя министров.
Дом на Мясникова принадлежал Министерству просвещения. А когда в 50-х достроили второй подъезд, отдали его Институту иностранных языков.
И хотя Людмила Николаевна говорит, что семья у нее была «обыкновенная», с этим трудно согласиться. Отец — Николай Михайлович Петрович — в 1933-м окончил Институт литературы в Академии наук, возглавлял факультет белорусской литературы в пединституте в Могилеве, в 40 лет ушел добровольцем на войну, победу встретил в Праге. После войны он получил назначение в Минск.
— Каждый год сезон в Купаловском театре открывался «Паўлінкай», — вспоминает Людмила Николаевна. — Отец брал меня с собой. Всегда на этих спектаклях присутствовала жена Купалы. Помню, мы с папой сели у края. Владислава Францевна зашла, а ей сесть уже некуда, и она раз — и присела на колени к моему отцу, они стали общаться. Я пришла домой и говорю маме: «Мама, ты представляешь, она села папе на колени!» (Смеется.) Это было где-то в 1953-м. Конечно, между ними была только дружба, но меня тогда это сильно впечатлило!
Первое фото маленькой Люды, сразу после переезда в дом на Мясникова
Как выглядела тогда квартира семьи Петрович? На кухне была настоящая печь, которую нужно было топить.
— Мама не хотела, ведь это еще дрова нужно было достать! Семья у нас была большая, нужно было постоянно готовить. И у нас стоял керогаз — нагревательный прибор, который работал на керосине. Приносить керосин была моя обязанность. Его привозили на Мясникова, будка такая стояла. И нужно было быстренько выбежать, чтобы успеть взять. Помню, еще возле дома стояла будка сапожника. Он там сидел все время и подбивал железные набойки на каблуки, чтобы не стаптывались.
Горячей воды не было до начала 70-х, вспоминает женщина. В ванной стояла «бандура», которую топили раз в неделю.
— В нашей двухкомнатной квартире жили от 10 до 12 человек: бабушка, дети и родители, но не только. Например, племянник отца поступил в институт, а общежития не было. Где ему жить? Пять лет у нас. Потом племянник матери поступил в институт. И тоже жил у нас. Еще родители забрали к нам мою двоюродную сестру, у которой умерла мать. Потом моя старшая сестра вышла замуж, супруг и их первый ребенок — все вместе жили тоже с нами. Молодая семья жила в одной комнате, а все остальные — в другой. Комнаты были проходные. Если раскладывали кресло-кровать, из комнаты уже никто выйти не мог, спали как придется. Периодически приезжали студенты отца: «Можно у вас остановиться?» — «Конечно, можно!» И нас тогда укладывали на пол. Я сейчас себе не представляю, как мы в то время жили. А тогда это считалось нормальным. Я училась с девочками, многие из которых жили в коммуналках. Так что нам еще повезло.
У жителей дома во дворе были двухэтажные кирпичные сараи — конюшни в прошлом, как говорят местные. В основном в сараях хранили овощи и соленья на зиму. Некоторые умудрялись переделывать их в гаражи для мотоциклов. А одна семья даже завела поросят.
— За сараями был небольшой проход, который отделял постройку Института микробиологии. Наши соседи перегородили его сеткой и держали там поросят, даже в 70-х это еще было, — включается в разговор племянник Людмилы Николаевны Эрнесто. — Помню, как они забили поросенка и смолили его во дворе. Эта семья приехала из деревни, со своим укладом. И куры здесь ходили, совершенно запросто. На моего друга из 21-й квартиры все время нападал петух!
На фото — Эрнесто во дворе дома, где раньше были и деревья, и кусты
— А помнишь, как играли в классики, лапту? — продолжает его тетя. — У нас жил замминистра Петриков, у него было трое сыновей. Они пилили во дворе дрова, а потом играли в городки. А мы за ними наблюдали. Двор у нас был хороший — тихий, закрытый. Детей мы спокойно отпускали.
Эрнесто (крайний справа) с музыкантами своей группы сразу после капитального ремонта дома
Во дворе были не только сараи, но и трехэтажная котельная, где располагались три квартиры из подменного фонда. Местные жители вспоминают, что в одной квартире жил вечно пьяный кочегар, поэтому дрова каждый вечер забрасывал сосед по имени Авенир Николаевич. А на последнем этаже жил судья, который всегда ходил с оружием: на него было совершено нападение.
Людмила Петровна вспоминает, что ее старшая сестра любила с подружками позагорать на крыше дома, который в те времена был на три этажа ниже. Но девчонок быстренько разогнал милиционер: негоже советским гражданам видеть девушек в купальниках недалеко от Дома правительства!
Когда начали застраивать проспект, семьи высокопоставленных чиновников переселили в более презентабельные квартиры.
— Помню, соседи наши получили квартиру на Круглой площади, — рассказывает Людмила Николаевна. — И вот соседка приходила в гости и просто плакала: «Мы уехали на окраину! А ведь жили в центре города!» Тогда там еще не было ни магазинов, ничего. Сегодня трудно поверить, что площадь Победы считалась окраиной.
Так стал выглядеть дом, когда в 90-е надстроили фактически три этажа
В 76-м доме соседи не запирали квартиры и запросто ходили друг к другу в гости. Все изменилось после капремонта, который затеяли в 1988 году. Жителям обещали, что выселяют их на два года. Но в свой дом они вернулись только через девять лет. За это время кто-то женился, кто-то развелся, кто-то родился, кто-то умер.
— Наверное, тогда ушла наша дружба. Все поменялось, — с грустью говорят и Эрнесто, и его тетя. — После ремонта от исторической ценности остались только метровые стены из дореволюционного кирпича и балкончик бывшей мансарды.
Когда-то в комнате с балконом жил белорусский писатель Янка Мавр. Новые жители совсем ничего об этом не знают. И только старожил Людмила Николаевна подтверждает:
— Незадолго до смерти он приходил в эту комнату вместе с сыном.
Сегодня сохранились дневники дочери Янки Мавра, где она вспоминает и о трагических, и о мистических событиях знаменитого дома.
Квартира Мавра, от которой почти ничего не осталось
76-й дом на Мясникова известен самым красивым в Минске балконом. После разрушительной реконструкции в 90-х это один из немногих артефактов, который остался от дома.
В квартире с балконом еще до войны жил известный белорусский писатель Янка Мавр — тот самый, который открыл белорусским детям приключения про полесских робинзонов.
Сегодня в этой квартире живет семья Тыманович. Галина, которая провела все детство на Мясникова, подтверждает, что от Янки Мавра здесь остались только легенда и балкон:
— Во время реконструкции оставили только коробку. Поэтому даже пол здесь другой. Остались метровые стены. Остался балкон. Мы, не сговариваясь с мужем, решили высаживать там цветы.
Сегодня, чтобы добраться до балкона, нужно в буквальном смысле встать на колени и заползти: при реконструкции почти на метр опустили потолки. Сделать террасу на балконе не получается: уж слишком загазованный воздух. Но четыре хозяйских кота регулярно инспектируют балкон и прогуливаются по парапету от одной до другой комнаты.
По воспоминаниям соседки Людмилы Николаевны, которая живет здесь с 1948 года, комната с балконом находилась между двумя чердаками, где жители сушили белье.
— Комнатка была метров 12. Помню, там жили машинистка и кассирша Министерства просвещения. В комнате стояли две кровати, стол, умывальник. Ни кухни, ни ванной комнаты у них не было.
Чтобы сегодня зайти на «самый красивый балкон», фактически нужно встать на колени и проползти
Кое-что о жизни Мавра в этом доме все-таки сохранилось — дневники его дочери Натальи:
— У 1924 годзе нарадзілася і я. У той час сям’я бацькі жыла на трэцім паверсе дома на Новамаскоўскай вуліцы (цяпер Мяснікова). А на першым і другім паверхах размяшчалася сярэдняя школа № 31. Па сутнасці, на трэцім паверсе быў толькі адзін нармальны пакой з балконам, а астатнія тры пакоі і кухня з’яўляліся перабудаваным гарышчам. У кожным пакойчыку было па акенцу, якія выходзілі непасрэдна на дах. Гэтыя акенцы былі ўсталяваны ў вузенькія нішы. Яны давалі магчымасць вылазіць на дах. У добрае надвор’е дзетвара бавіла там свой час: чыталі, загаралі, выдумлялі розныя гульні. Уваход у нашу кватэру быў з двара праз асобную лесвіцу з цёмнымі закуткамі і адным маленькім акенцам. Па вечарах, калі цямнела, нават мае старэйшыя браты пабойваліся хадзіць паасобку. У кватэры было пячное ацяпленне, дровы з адрыны даводзілася цягаць на трэці паверх. Страву гатавалі на пліце, у якой палілі дровы, альбо ў вялікай печы. Бялізну мылі ў ночвах, дзяцей купалі ў цэбары, а ваду награвалі на пліце.
Наталья вспоминает и о трагедии, которая произошла в том самом доме на Мясникова:
— Гарбаценькі Мікола закахаўся ў дачку суседкі, але разумеў, што прыгожая дзяўчына ніколі не палюбіць калеку. І ён вырашыў скончыць жыццё самагубствам: павесіўся ў сваім пакойчыку. Яшчэ адна жудасная трагедыя напаткала наш двор. Адзінокая жанчына, якая працавала ў школе, узяла да сябе на кватэру студэнта ўніверсітэта. З часам яна пакахала яго. Усе гады сваёй вучобы ён жыў у яе на поўным пансіёне. Яна яго карміла, мыла адзежу, што магла купляла. І да ўсяго нарадзіла яму двух хлопчыкаў. Калі ён закончыў вучобу і з’ехаў ад яе, старэйшаму хлопчыку было тры гадкі, а меншаму — некалькі месяцаў. У хуткім часе пасля ад’езду іх бацькі жанчына прывяла старэйшага хлопчыка да суседзяў і папрасіла пакінуць яго на ноч, маўляў, заўтра забярэ. Яна тлумачыла гэта тым, што пасля ад’езду студэнта трэба правесці ўборку і перастаноўку, а хлопчык будзе ёй замінаць. Але раніцай яна не прыйшла. Тады суседзі пайшлі да яе, дзверы былі зачынены, а на стук ніхто не адклікаўся. Адчуўшы нешта нядобрае, паклікалі домакіраўніка і міліцыянера. Дзверы ўзламалі, увайшлі ў кватэру. У пакоі ўсё было прыбрана, на стале ляжаў клуначак з адзежынай і цацкамі сына і яго метрыка. Больш не было нічога. Дзверы на кухню былі шчыльна зачынены. Калі зайшлі туды, то ўбачылі… на падлозе ляжыць жанчына, прыгарнуўшая да сябе немаўлятка. Абодва мёртвыя. А ў адчыненай печы яшчэ тлелі галавешкі. Атручэнне чадным газам. Гэтая трагедыя ўзрушыла ўсіх жыхароў нашага двара.
«Сначала человек живет в доме, потом дом живет в человеке»
Сергей Ваганов больше 50 лет не живет на Мясникова. Но каждый раз, проезжая 78-й дом, всматривается в окна квартиры, где прошло его детство. В зале стоял немецкий рояль. Мать получила его как компенсацию за уничтоженное во время войны имущество. Можно было взять шубу, но Мария Михайловна надеялась, что сын станет пианистом. И хотя музыка, по признанию Сергея, забрала у него детство, рояль через много лет и сегодня с ним. Мог ли он подумать, что в его квартире, где он играл в пинг-понг с друзьями, будет предвыборный штаб кандидата в президенты? «Мои родители бы этого не пережили!» — с иронией говорит он. А между тем именно здесь в 2006-м собиралась команда Александра Козулина.
78-й дом построили в 1952 году для работников тонкосуконного комбината, который находился рядом. Но квартиры получили и представители номенклатуры. Отец Сергея Ваганова работал в газете «Советская Белоруссия», мать — в Совете министров.
— В этом доме была жизнь, — начинает свой рассказ Сергей. — Три комнаты, четыре балкона, семь окон. Я никогда не понимал, зачем столько балконов. Но на одном из них спал летом. К утру у меня вся подушка была в саже от паровозов, но меня это не останавливало: свежий воздух, романтика. На втором этаже жил судья Верховного суда Абушкевич. Я был влюблен в его дочку. Стоял под балконом, ждал, когда она покажется. А она знаете, за кого вышла замуж? За Марата Новикова! Того самого, который владел «Коммунаркой», а сейчас с семьей живет в Штатах.
До 1956 года учился я в музыкальной школе при консерватории, в одно время с Игорем Лученком. А я, знаете, больше футбол любил. Действительно талантливых было не так уж много, остальные — дети номенклатуры. Устраивали туда после войны, чтобы стали Рахманиновыми. Я ходил пешком на занятия, а мою одноклассницу Тамару Абрасимову, дочь зампредседателя Совета министров, привозили на зеленом «Мерседесе».
Отец держит на руках маленького Сережу
На площади Мясникова стояла деревянная церквушка, ее снесли в 60-х. Я еще помню, как заглядывал туда. Будучи советским пионером, думал, у нас не может быть бедных людей, поэтому стягивал со ступенек у церкви нищенку.
И там же на площади по праздникам устраивали салюты. Однажды ракета неудачно отлетела, попала в девушку, ее убило прямо на моих глазах, большое было несчастье.
Сейчас совсем другой Минск, старожилов почти не осталось. В молодые годы я относился к Минску критично, потому что он мне казался казарменным. И сталинская архитектура меня не впечатляла. А сейчас это особенность Минска. Помню, как мы с ребятами смеялись над домами у вокзала — вратами Минска. Назым Хикмет, известный турецкий поэт, приехав однажды в Минск, обозвал их «тортами». И многие потом так говорили. А сейчас эти дома стали визитной карточкой города.
Сергей с женой Аллой во дворе дома рядом с первым семейным автомобилем
Мы были «центровые». Центром считался отрезок от Московской до Круглой площади, ставшей потом площадью Победы. Купаться с пацанами ездили на Комсомольское озеро. В студенчестве гуляли по Броду, Бродвею — так мы называли проспект от цирка до Главпочтамта. По вечерам там собиралась молодежь, прогуливались взад-вперед, заходили в кафе «Весна» на углу проспекта и Комсомольской.
Помню привокзальный скверик, назывался он Бобруйский. Там все было: и пьянки, и гулянки, и проституция, и хулиганство. Тогдашняя проституция была в основном привокзальная. Трамвайное кольцо возле Западного моста было усыпано окурками от папирос с помадой. Чтобы спокойно там ходить, купил себе стартовый пистолет, выглядит он как настоящий. Ходил по скверу и ждал, когда же на меня нападут. Так никто и не напал!
Вспомнилось застолье в конце 70-х. Под аплодисменты подали бутерброды с икрой, которую благодаря близкому знакомству с одним из распорядителей дефицита раздобыла хозяйка. «А вы помните, — спросил сосед, вытирая рот салфеткой, — как в 50-х годах продавали икру прямо из бочек?»
Конечно, я помнил. Я даже помнил, где продавали: в гастрономе напротив Дома правительства, располагавшемся на первом из пяти этажей здания в стиле ампир. И не только икру — консервы «Снатка» из настоящих крабов, ветчину и колбасы, от которых шел головокружительный запах, и сельди, также из бочек, с изумительным названием иваси.
Еще я помнил тетю Полю. Гремя утром бидонами, в галошах на босу ногу разносила она по начальникам и близкой к власти интеллигенции молоко, изредка — телятину, пересчитывая после каждой продажи мятые тройники и рубли. Пробовала ли она это мясо и молоко сама? Уже тогда, будучи подростком из относительно богатой городской семьи, я пытался найти, но не находил ответа на вопрос, почему люди, которые выращивают и жнут рожь, сами живут впроголодь. И даже не живут, а, как стало известно позже, миллионами умирают.
Соседний дом, 76-й, мы называли антикварным, потому что его построили еще до революции. Там было известное на весь город ателье, где я шил первый в своей жизни костюм — на выпускной. Гордый такой ходил к закройщику, еврею, конечно. Самое главное, я хотел, чтобы были видны манжетики — пройти потом по Бродвею. Прямо человеком себя почувствовал.
Но костюмы мне быстро надоели. Полюбил куртки. Я же за рулем всю жизнь, с 14 лет. А права получил в 16 — по блату. Я уже ездил прилично. А отец купил машину в 1957 году, «Москвич-402». Надо было кому-то ездить, отец не очень любил. А я уже умел: меня научил мамин водитель. Плюс автодело в школе. Отец вел тематику ГАИ в газете, был знаком с замначальника инспекции, тот сказал: «Ну пусть приедет. Проедусь с ним, посмотрю». И вот у меня с тех пор «права».
Мы выходим со двора, и Сергей замечает:
— Сначала ты живешь в доме, потом дом начинает жить в тебе. Подъезд, кстати, все тот же, только окна заменили.
Зыгмунд и его Вера
Пан Зыгмунд спускается в кафе на первом этаже, где покупает мороженое для своей Веры. Пани Вера говорит, что они вместе шестьдесят с половиной лет. Нужно всего несколько секунд посмотреть на них, чтобы поверить, что любовь все-таки существует. В 78-м доме они живут последние 30 лет. И совсем не хотят уезжать «со своего гнезда». И хотя наша история о доме, не рассказать их историю любви мы просто не можем. Потому что именно из историй людей, а не груды кирпича и цемента и складывается история дома.
Пана Зыгмунда хорошо знают и в кафе, и во всех офисах, которые расположены на первом этаже. Он всегда здоровается и желает удачного дня
— Мы учились в политехническом институте на энергетическом факультете, — вспоминает Зыгмунд Севрук. — Я был на третьем курсе, а Вера моя — на четвертом. Встречались, гуляли по Минску, но, значит, так: не в ущерб учебе. Первым делом самолеты, ну, а девушки, а девушки потом.
— Нужно с другого начать, — говорит пани Вера. — Жили мы в общежитии. На первом этаже нам оставляли письма. Однажды увидела, что моей подружке Зиночке пришло письмо от друга. Он всегда на белорусском писал, на конверте подпись — Сяўрук. А я, знаете, читаю и «у кароткае» пропустила. И говорю Зине: «Ну и фамилия! Удавиться можно!» Соседка, конечно, обиделась. На том и закончилось. Прошло какое-то время, и на танцах подходит ко мне красивый парень. И как стал, не отходит! А я даже имени его не знаю. Потанцевали. И он решил посмотреть, в какой комнате я живу. Сказал, что его зовут Зыгмунд. Никогда раньше я такого имени не слышала, потому что я из белорусов, а он из поляков, ну и забыла я его имя. А он перед Восьмым марта присылает мне открытку. Девчонки приносят конверт. Я смотрю, а они носы сунут: «А фамилия его как?» И не дождавшись ответа, сами кричат: «Севрюк!» Вы представляете? Мой ангел-хранитель был настолько на меня зол, что опорочила фамилию друга Зиночки, что дал мне установку: будет у тебя такая фамилия! Но прислал мне все-таки красавца и умника.
— Вера, ты меня меньше хвали! — встревает пан Зыгмунд. — Ну неудобно просто!
— Год мы встречались, — говорит пани Вера. — За пару дней сделал предложение. Расписались, прогулялись по городу, возвращаемся в общежитие. Девчонкам объявляем: «Мы расписались!» Так они сразу хором: «А фамилию какую ты взяла?» А я говорю: «А фамилия — Севрюк. Самая лучшая фамилия!»
— Видите, украл девушку у старшего курса. Ребята хлопали ушами и потом говорили: «Как это ты увел у нас из-под носа?» У нас было 25 человек в группе и только пять девчат.
— Почему я поверила ему? Помню, зима была, а у меня пальтишко осеннее, рукавиц не было, шарфика не было. Идем гулять. Зыгмунд снимает свои меховые перчатки, шарф — отдает мне. И только тогда выходим на улицу. Прогуливались от парка Челюскинцев до вокзала. Находимся, наговоримся. А если сильный мороз, в читальном зале сидели, любили в музей художественный ходить. Нам некогда было расслабляться и заводить знакомства на стороне. Ответственность большая. Зыгмунд был на практике на Старобежевке на Донбассе. И так понравился начальству, что его хотели взять на работу, даже письмо ректору отправляли. Но декан сказал, что в Беларуси такие специалисты тоже нужны, и не отпустил. Мы теперь молимся на нашего декана, что остались в родной Беларуси. Вы же знаете, что теперь творится на Донбассе! Я как подумаю, что мы, не дай бог, могли бы там оказаться, мы бы там остались по сегодняшний день, и дети наши тоже мучились бы — ужас просто!
Севрюки сначала распределились в Гродно, работали по специальности — в энергетике. Но наука затянула пана Зыгмунда в Минск, а с ним — и всю его семью.
— Жена поддержала. Молодец, я всегда говорю: она оказалась мужественной, не пилила меня, не отговаривала, хоть вспоминала, что жалко Гродно оставлять, да и в зарплате поначалу я сильно потерял. Как я называю мою Веру? По-разному. Она у меня и медработник — лечила меня, после инсульта поставила на ноги. И кормилица. И активистка — потому что раньше пела в хоре. Еще была комсомолка. Ну и просто красавица — это навсегда.
Спрашиваю, как им удалось прожить 60 лет и не потерять любовь.
— Шестьдесят с половиной, — поправляет пани Вера. — Я считаю, это от Бога все идет. Раз мы встретились.
— Не совсем от Бога, — говорит пан Зыгмунд. — От нас тоже зависит много.
Трость, которая раньше принадлежала отцу пана Зыгмунда, сегодня служит ему самому
— Мы никогда не ссоримся. Если он не согласен со мной, я принимаю, что у него своя точка зрения. И он точно так же. Надо уметь отходить. А еще я никогда не любила выпивку. Выходной день — мы за детей — и вперед в лес пошли. В семье даже рюмочки вина не было. Выпили компот — и пошли. У нас были трезвые головы. И глубокая ответственность друг перед другом.
В мае пану Зыгмунду исполнится 85.
— Я говорю: еще 85 лет. И вы так тоже говорите, — учит нас он. — Это как в оркестре: когда дирижер поднимает руки вверх, он показывает музыкантам, что они могут еще больше, а когда опускает вниз, нужно остановиться. Кто говорит «уже», тот преждевременно старится. А когда вы говорите «еще», то чувствуете, что у вас еще многое впереди.
30 лет Севрюки живут в доме на Мясникова и никуда не хотят уезжать из своего гнезда. Скоро настанет настоящая весна, и пан Зыгмунд пойдет со скандинавскими палками в сквер у театра музкомедии. Он, как всегда, пошутит, что идет на свидание к артисткам. А его Вера с юмором ответит: «Только если к престарелым».
Они хотят видеть в своем дворе деревья и кусты сирени, а не строительные леса и обещания, что ремонт вот-вот закончится.
— Наш дом напоминает анекдот, как два еврея красили пароход в Одессе, — говорит пан Зыгмунд. — Одну сторону сделали, а вторая осталась ржавой. Когда заказчик спросил, в чем дело, ему ответили: «В договоре написано: „Мы, Рабинович и Симонович, с одной стороны, и Одесское пароходство, с другой стороны…“». Такое ощущение, что фасад нашего дома для чиновников и туристов более-менее привели в порядок, а внутри все, как и было. Четвертый год не могут сделать крышу! И это в центре Минска, в доме, который является историко-культурной ценностью!
Общая беда не просто познакомила, но и сплотила жителей соседних домов. Они вместе составляют обращения к чиновникам, ходят на прием к депутатам и добиваются, чтобы дома со статусом историко-культурной ценности достойно выглядели в центре Минска.
Источник: